Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
В маленькой, студенческой кухоньке, они отворили окно. Размеренно бил колокол, песок на дорожках был влажным от мороси, пахло соснами и кофе. Авраам стоял над газовой плитой, следя за медным кофейником:
– Кузен Мишель погиб…, – он, невольно, вздохнул, – жаль его, мы ровесники. Мы тогда хорошо в Праге поработали. Теодор на фронте. Рано или поздно Британия и Франция атакуют Гитлера. Невозможно, чтобы подобное продолжалось…, – в Иерусалиме, Авраам получал весточки от рава Горовица. Аарон писал, что в Литве скопилось много беженцев из Польши:
– Они все без документов. Я уехал из Варшавы первого сентября, в день начала войны. Мы стараемся отправить людей в Британию и Америку, но путешествие опасно, даже на кораблях нейтральных стран. Немецкие подводные лодки топят и мирные суда. Германия захватила Мемель, в Литве не осталось ни одного порта. Мы посылаем беженцев в Ригу. Кое-кому удается, нелегально, добраться до Швеции, но это капля в море. Ходят слухи, что летом Сталин введет сюда армию, наши евреи очень боятся войны. В Белостоке всех беженцев с польской территории, отвезли в СССР. Об их судьбе ничего не известно. Евреев, офицеров в армии, и обеспеченных людей, НКВД арестовало…, – в портфеле Авраама лежало письмо из Риги. Он посчитал, в уме:
– Семьдесят человек, с литовской группой. Ничего, справимся. Золото у нас есть…, – они платили местным проводникам. Из Венгрии Авраам, с ребятами, тайно переходил на новые, советские территории и отправлялся на север. Обратно ему предстояло вести всю группу. Они поездом добирались до границы СССР и скрывались в лесах.
В письме говорилось, что подростки ждут его в Каунасе. Привозила группу в Литву некая Регина Гиршманс, кем бы они ни была. Почерк у Регины был четкий, резкий, писала она на хорошем иврите. Она объяснила, что учится в Латвийском университете, и преподает в еврейской гимназии, в Риге. Регина не упомянула, сколько ей лет, но Авраам хмыкнул: «Студентка. Двадцать, двадцать один…».
Выпив с кузеном кофе, он обнялись, на прощание. Авраам, как всегда, подумал:
– Странно. Мы очень дальние родственники, а похожи будто братья. Оба рыжие, сероглазые. Хотя он говорил, что у него мать с рыжими волосами…, – он вспомнил Циону:
– Учителя говорят, что у нее большой талант. Она станет знаменитой пианисткой, а ей бы только трактор водить, и стрелять из винтовки…, – девочка подружилась с ровесницей, приехавшей с Авраамом из Будапешта, графиней Цецилией Сечени. В кибуце она быстро стала Цилой. Циона каждую пятницу добиралась из Иерусалима до Кирьят Анавим. Девочка проводила шабат, раздавая еду в столовой, или за дойкой коров, вместе с Цилой. Госпожа Эпштейн присматривала за сиротами, жившими в кибуце.
– Дочка ее ребенка ждала, в Лондоне, – вспомнил Авраам:
– Дома новости узнаю. С Ционой поговорю, серьезно. Нам нужны музыканты, а не только трактористы…, – он спустился по широкой, прохладной лестнице, натянув на ступенях кепку:
– Привезу группу, издам книгу, а потом…, – Авраам намеревался вернуться в Польшу, в одиночестве. До них дошли слухи о еврейских гетто. Они хотели выводить людей из городов, в зоне немецкой оккупации, на безопасные территории:
– Пока безопасные места, – поправил себя Авраам, – но Францию Гитлер не атакует, и Бельгию с Голландией тоже. Семья Виллема живет спокойно, и кузина Эстер, с детьми, и мадемуазель Аржан…, – думая о невесте кузена Теодора, доктор Судаков всегда немного краснел.
Он оставил кузену кардамон, в бумажном пакетике. Сделав себе еще чашку кофе, Виллем присел на каменный подоконник. Он зажег дешевую папиросу, помахав Аврааму. Кузен исчез, завернув за угол. Распечатав письмо, Виллем услышал ласковый голос матери:
– Дорогой сыночек! Мы с папой надеемся, что у тебя все в порядке. Элиза передает большой привет. Они с Давидом и Маргаритой приземлились в Амстердаме. Давид забирает мальчиков, и они приезжают в Мон-Сен-Мартен, на все лето. Гамен чувствует, что его хозяйка возвращается, скачет от радости, целый день. Весна у нас теплая, дружная. Цветы в саду распустились. Я привезу тебе варенья, из ранней земляники, в горах она появится к июню. Мы с мальчиками и Маргаритой непременно соберем ягод. Месье Верне обещал баночку лучшего меда, для тебя…, – Виллем читал ровный почерк матери, улыбаясь, потягивая кофе. Убрав письмо в карман рясы, он вымыл чашку, и вернулся в читальный зал.
Вода фонтана Треви рассыпалась сверкающими струями. В голубом небе колыхались триколоры, с фашистскими эмблемами. Белокурый мальчик, в матросском пальтишке, восторженно хлопал в ладоши: «Вода, вода!». Тони заправила под шапку мягкую прядку:
– Пойдем, милый. Ты увидишь папу…, – Уильям потянул ее к фонтану: «Здесь!»
Они приехали в Рим вчера вечером, и провели ночь в отеле, на виа дель Корсо. Тони пришлось задержаться на неделю в Милане, при пересадке. В поезде из Цюриха в Италию, Уильям стал капризничать. Тони поняла, что сына продуло в самолете. В Милане, взяв такси, она поехала в отличную гостиницу, у Дуомо. Тони велела портье вызвать детского врача. Оказалось, что у мальчика небольшая простуда. От Милана до Рима было всего четыре часа на поезде, но Тони не хотела рисковать.
Она отлично провела время в городе. Уильям пил лекарства, играл с приглашенной няней, в номере. Тони ходила в картинные галереи, в магазины и даже навестила оперу. Город усеивали фашистские флаги, и портреты дуче, но кофе варили отменно, а продавцы, вежливо, улыбались. Италия привечала туристов. На улицах Тони слышала французский, немецкий, и английский языки. В страну приезжало много американцев. В Альпах лежал снег, катание было отличным. Тони купила кашемировый шарф, перчатки и сумку, а сыну, пальто, и ботиночки мягкой, хорошо выделанной кожи.
– Мы вернемся, милый, – уверила его Тони.
В Милане она обедала в гостиничном ресторане, где повар готовил для мальчика овощные пюре, и варил ему говядину. Тони заказывала в номер фрукты и сыры, итальянское вино. Жар у сына спал, доктор позволил им ехать дальше:
– В Риме теплее, – он потрепал Уильяма по голове, – подышите морским воздухом, в Остии…, – в гостинице Тони сказали, что всю прошлую неделю шли дожди, но сейчас погода улучшилась.
– Пойдем, – она взяла ладошку сына. Тони провожали долгими взглядами. Она скрыла улыбку:
– Итальянцы похожи на испанцев, не скрывают восхищения женщиной. Не то, что в Англии, с нашей чопорностью…, – Тони сегодня оделась с особой тщательностью, в облегающий, сшитый по фигуре костюм. Юбка из темно-синего твида едва прикрывала колени, в тонких, шелковых чулках. Длинные ноги, в новых, купленных в Милане туфлях, уверенно ступали по брусчатке. Тони помнила, что идет в католический университет. Девушка надела хорошенькую шляпку. Белокурые, завитые щипцами локоны, падали на плечи. Она была похожа на Джоан Фонтейн. Тетя Юджиния первой сказала об этом Тони, посмотрев фильм с актрисой. Они с Питером пошли в кино. Тони убедилась, что, действительно, напоминает мисс Фонтейн. На виа Монтенаполеоне, когда Тони покупала сумку, у нее попросили автограф. Она скромно опустила глаза:
– Нас часто путают, месье. К сожалению, я не мадемуазель Фонтейн.
– Вы гораздо красивее, – горячо сказал итальянский офицер. Он донес пакеты Тони до гостиницы. Девушка отговорилась от приглашения на чашку кофе, указав на палец, в перчатке: «Я замужем, месье».
Тони, утром, сверилась с картой. От фонтана Треви до Папского Грегорианского Института было десять минут ходьбы. Уильям, сначала, ковылял рядом, а потом попросился на руки. Мальчик обнял ее за шею: «Мама!».
– Скоро вы с папой встретитесь…, – Тони, утром, стояла в ванной:
– А если тетя Тереза и дядя Виллем сообщили, что я за Питера замуж собираюсь? Ничего страшного, – девушка тряхнула головой, – я Виллему все объясню. Скажу, что была одинока, что ошиблась. Маленький его назовет папой, все будет хорошо…, – Тони поднималась вверх, к холму Квиринал, вспоминая маленькую комнатку в Барселоне, его шепот: «Я тебя сразу полюбил, когда увидел. Тони, Тони…»
– Я скажу, что фон Рабе принудил меня передать координаты…, – Тони подняла голову, к большому, серого мрамора зданию. Над портиком были выбиты буквы: «Pontificia Universitas Gregoriana». Она услышала звон колокола, Уильям встрепенулся: «Бам!»
– Церковь, милый мой…, – вокруг было много храмов. Тони видела, из окна номера, купола и шпили. Портье отметил на плане города Испанскую лестницу: «С нее открывается отличный вид на Ватикан, мадам».
– Это потом…, – Тони позвонила у высокой, дубовой двери:
– Виллем переедет в гостиницу. Он снимет обеты, мы обвенчаемся. Отправим телеграмму его родителям, я свяжусь с Джоном. Скажу, что Виллем написал, из Рима, и я к нему поехала. Питер меня простит, он джентльмен. Он поймет, что я согласилась на свадьбу от безысходности, от страха за маленького…, – щель в двери приотворилась. Тони сказала, по-французски:
